Стоптанные туфли Лауры заляпаны грязью и навозом. Торопясь домой, она думает лишь о том, чтобы добежать побыстрей. Потому что в этот единственный за месяц день ее с нетерпением ждут шестеро детей, свекровь и муж.
«Мам, мам, ты принесла конфеты, которые обещала?» – нетерпеливо набрасываются на нее и старшие, и младшие дети и тут же начинают потрошить потрепанную даже больше туфель сумку.
Этот счастливый день – тот самый, когда Лаура отправляется получить пособие на детей. Блуждающий где-то в непонятных далях беспокойный взгляд матери красноречивее всего свидетельствует о ее жизни и положении семьи. Никакие расспросы не могут дать больше. Муж Лауры, 48-летний Володя Ширинян, делит свою жизни на два состояния – «простые люди» и «беженцы». Они были обычными людьми, когда вместе с 76-летней матерью Норой Гюрджян жили в селе Мирзик Ханларского района Азербайджана. Война заставила его перейти в новое состояние, когда они стали называться беженцами.
«С 1989-го воевал в составе Аскеранского полка, – рассказывает Володя. – Мать временно жила в Степанкерте. В 1994-м я женился на Лауре и переселился в Мартакерт».
Шириняны живут в пригороде Мартакерта, в квартале, построенном специально для беженцев.
«Многие не выдержали и перебрались в Россию, другие уехали отсюда из страха, – поведала матушка Нора. – Кто его знает, вдруг опять война начнется, граница-то – вон она…»
Супруги подсчитывают, кому сколько должны. Живут они на 23 тысячи драмов детского пособия и 8 тысяч материнской пенсии. «Продукты берем в магазине в долг, и все на запись – уже задолжали 83 тысячи драмов, – говорит Лаура. – Два мешка в месяц только на хлеб
Уходит. Об одежде и обуви забыли уже – что дадут соседи, родственники, то и носим…»
Никто в семье не работает. У Володи больные почки, а Лаура последних трех родила с помощью кесарева сечения. Из-за тяжелой работы в послеоперационный период нажила разрыв желудка. Самая здоровая в семье – она сама, вздыхает старая матушка Нора, готовая на любую работу ради «дитев». Летом она работает поденщицей на участках соседей, зарабатывает тысячу, а то и две драмов в день. Трехлетняя Гаяне знакомит меня с домом. Она с трудом ковыляет – нелегко ходить слишком великие, да к тому же разномастные драные туфли, в прорехи которых видна беленькая ступня. В комнате, которую она назвала спальней, в окнах вместо стекол – картон и полиэтилен. От этого и без того серая комната кажется еще темнее. В навевающей безнадежность полутьме поблескивают лишь глаза Гаяне. Она говорит, что все вместе умещаются на трех старых кроватях.
Из школы возвращаются домой 10-летняя Мэри, 9-летняя Нуне и 8-летняя Лусине. К отцу подходит Норайр и просит взять его на руки.
Малыш с трудом поднимает руки. Несчастье постигло эту и без того настрадавшуюся семью, когда Норайру было всего два года. Он опрокинул на себя кастрюлю с кипящим молоком и получил сильные ожоги на левой стороне груди, где сердце. «Благодарение Богу, мальчик мой жив остался, – говорит мать. – Сейчас надо делать вторую операцию, да только как при нашей-то нищете? А за оформление инвалидности 50 тысяч требуют…»
Самая главная тревога семьи – зима. Машина дров стоит 5- тысяч драмов. О таких деньгах они даже мечтать не могут. Матушка Нора вздыхает: даже леса поблизости нет, а то насобирала бы для внуков хотя бы хворосту… Лаура говорит, что очень трудно содержать целый дом детей и что она просто не знает, как быть дальше. Да и живут они в Мартакерте, самом, пожалуй, пострадавшем от войны районе.
В НКР государство после рождения третьего ребенка открывает в банке счет, на которую поступает вклад. После четвертого ребенка на счет кладется 1000 долларов, после пятого – 1500, после шестого – 2000. Но этими деньгами можно распорядиться только по достижении ребенком 18-и лет. А до этого времени родители получают только проценты с этих вкладов. За троих младших семья Ширинянов получает 10 тысяч драмов. «Но разве по нынешним временам это деньги?»
В Новый год в доме Ширинянов не накрывают богатого стола, а дети не получают подарков. Просто гасят свет и ложатся спать. Старый год, новый год – от этого ничего в их жизни не меняется.
Недавно они получили от одной из гуманитарных организаций корову. От какой – не захотели сказать. Согласно договору, в течение полутора лет они не имеют права ни продать, ни забить эту корову.
На подогоннике лежат покрытые пылью тетрадуи и книги. «Это папины, – сообщает Гаяне. – Он знает и английский, и индийский». И действительно, Володя берет одну из книг, раскрывает и начинает читать. Показывает и свои переводы с хинди. Говорит, что изучил самостоятельно, еще когда они были «обычными людьми».
«Сам я пессимист, хотя в своих стихах и говорю другое. Видишь ведь, что делает с нами жизнь. Во что верить, на что надеяться?» – признается он и читает мне одно из стихотворений о надежде:
Надежда – иллюзия безликая, неопределенная,
Но надежда – свет живительный жизни.
Не можем мы вознести ее как знамя,
Но все же рука она спасительная.
Надежда с нам всегда, в нашей крови,
На свет является с криком младенца.
С нами живет – то пламя, то проблеск,
И с нами умирает как великая любовь…
Матушка Нора говорит, что Володя иногда пьет с горя. И именно тогда берется за ручку и пишет. «Бессилен я содержать семью. И когда от отчаяния вскипает кровь в жилах, выплескиваю на берег накопившееся в душе и пишу. Белые листы – берега моей души, в которой рождаются стихи», – признается Володя.
Нуне открывает одну из тетрадок и читает:
«Стихи. Часть первая.
Свет – надежда, что выведет из ада,
Свет – надежда, что всегда с нами рядом».