Художник-авангардист Ашот-Ашот после долгого перерыва вновь навестил из Франции Армению и собирается предстать с новыми выставками и перформансами. Живущий в Париже художник не создает повествовательных вещей. И его фотография, и живопись, и инсталляции представляют собой своеобразные послания.
«Авангардное – это то искусство, которое очень быстро воспринимает, что там, в самых высоких слоях атмосферы. Слоям рынка искусства тут нечего делать. Авангардист – провидец: он понимает, что будет завтра, чего будут жаждать. Авангард не придумывают, считая, что вот надо рисовать так, как никто до сих пор не рисовал», – говорит он. Сам он считает себя амбициозным человеком: его великая амбиция – быть счастливым. «Человек становится счастливым, пребывая в гармонии с космосом. Чтобы быть счастливым, надо прежде всего изменить наше сознание. Меняй сколько хочешь дом или машину, пока не изменишь сознание, счастливей все равно не станешь», – говорит Ашот-Ашот и растворяется в мире точно так, как кусок сахара в воде.
В Париже Ашот-Ашот построил дом, купил небольшой участок, сам клал стены, проводил воду и электричество. «И в самом деле словно «тнашеном» стал», – шутит он. А еще он научил соседей «соседствовать по-настоящему». Для художника, во всем умеющем видеть прекрасное, самая важная – это воспитать взгляд зрителя, поскольку «красота – именно в глазях смотрящего».
– В моих работах символов нет – одни знаки. Такие знаки, которым я сам придал значение. Я больше люблю работать с обесцененными предметами, о которых много говорили и продолжают говорить. Я отрываю предмет от его повседневной функции. Этот факт часто приводит зрителей в смущение, поскольку они пытаются перенести старые понятия на мои работы и видят, что они не прилипают».
– Точно так же вы работали и в советские времена, делая инсталляции из серых этикеток консервированных баклажанов…
– Да, предметов в нашем мире полным-полно. То же самое можно сказать о муке, о сахаре, которые в моих работах прекращают вою бытовую функцию и обретают новую эстетическую и философскую функцию. Сахар можно воспринимать как прочный, но в то же время хрупкий стройматериал, который очень быстро растворяется в воде.
– Ваши фотографические работы должна показаться в Армении новостью.
– Фотография само по себе очень интересное явление. Фотографии, сделанные в будничной жизни, я ненавижу. Но если фотография используется чисто как техника, с помощью которой рождается произведение искусства, то она превращается в нечто совершенно другое. Я не фотограф, просто делаю картины с помощью фотографической техники. Вообще-то я работаю очень долго, потому что человек очень пунктуальный – заранее делаю ряд эскизов, пытаюсь учесть все мелочи, и только потом приглашаю модель.
– Конъюнктура, рынок не противоречат принципам свободного искусства?
– Рынок, безусловно, воздействует на искусство. Бывают люди, которые, хотят они того или нет, оказываются на рынке, а есть и такие, кто с самого же начала видит свое произведение в рынке и создает рыночный товар. Сделанное ими никогда не станет великим искусством и навсегда останется товаром, чем-то вроде мебели. Я очень далек от политики и поиска экономически благополучного положения. Я уехал из Армении, поскольку меня тревожила царящая мораль, мешавшая творчеству. Как только мы делали что-то, все тут же спешили наложить на это свои клише. В Армении не существует понятия «культура тела». Телу не придается никакой иной функции, кроме половой. Совершенно забыта эстетика тела. Тело нуждается также в уходе, показе, смотрении. Так, например, недавно я увидел на Севане, что люди купаются одетыми.
– Причина в стыдливости?
– Да. Человек не должен стыдиться собственного тела. Почему они стыдятся? Не воровство же совершают, не подлость. Удивительно, что обманывать людей, «кидать» или какого-либо дурного поступка никто не стыдится, а показывать или видеть собственное тело стесняется. В Армении этот подход не изменился, более того, могу даже сказать, что еще более окостенел.
– А вы почувствовали, что в Армении есть и культ еды? Благосостояние – это когда много ешь.
– В Армении едят много и неправильно, смешивают овощи, фрукты, кофе, мясо… Телу надо давать ровно столько, сколько ему нужно, потому что иначе это может привести к чревоугодию. Когда я смотрю на армянскую молодежь, то вижу, что у многие уже к 25-и годам имеют приличный животик, тогда как люди должны понимать, что тело – это произведение, за которым он должен ухаживать всю жизнь и не бояться демонстрировать. Я не о том, чтобы любой ценой соответствовать принятым стандартам. Ноги могут быть кривыми, нос большим, но все это не имеет значения. Речь о точке зрения, об отношении. Сегодня, например, человек, отправляясь на природу, берет с собой шашлык-кябаб и прочий принятый антураж, садится у воды и начинает есть. То есть, просто потребляет природу и уходит. Он не в состоянии рассматривать сое тело, как элемент, находящийся в гармонии с природой.
– Можно предположить, что в Европе люди живут более гармонично?
– В определенной степени гармоничнее армян. Особенно немцы. Во Франции, например, близ Бордо, есть специальные закрытые участки, куда люди отправляются, чтобы почувствовать и восстановить связь с природой. Многие понимают, что отрываться от природы опасно. Сидеть на берегу реки вовсе не означает вступать в контакт с природой.
– Важно ли для человека искусства жить в месте, полном искусства?
– Париж – великолепный город, который является потрясающей почвой для творчества. Жить в Париже очень покойно, ибо человек может обрести себя и быть таким, каким хочет. Каждая область искусства там цветет и зеленеет. Но такая плотность искусства создает и дополнительные трудности, поскольку в Париже столько актеров, столько выставок и приглашений, что очень сложно найти и успеть увидеть среди всего этого что-то ценное. А в Америке все гораздо разреженней, чем в Европе, хотя и более разнообразно и больше. Больше и аппетиты людей. Посещая новую страну, всегда обнаруживаешь что-то новое для себя. Например, в прошлом году в Колумбии я обнаружил новый вид религии. Я выяснил, что колумбийцы уверены: бога нет, но, тем не менее, все ходят в церковь и просят Христа помочь им. Киллер, например, может зайти в церковь и попросить, чтобы завтра, когда он пойдет на «работу», рука у него вдруг не дрогнула и он не промахнулся.
– Какой вам после Колумбии показалась Армения, вы ведь 13 лет не были здесь?
– Такое впечатление, будто здесь всеобщий, общенациональный траур. Этакий бесконечный день траура… Когда я вижу, как люди со скорбными лицами останавливаются возле блестящих беломраморных строений. Мне кажется, что живем на кладбище. Это ужасно. Я спросил маму: почему так? Отвечает: а что делать, сынок, видишь же, как живем?.. Мама, спрашиваю, но почему даже те, у кого все есть, живут со скорбными лицами? Я говорю совершенно искренне: шагая по улице, не видел ни одного улыбающегося лица. Люди не чувствуют, что внутренне все хорошо. А может быть, причина еще и в том, что упал процент интеллигенции, который в 70-е годы был намного выше. У каждого были свои причины уехать, а новая интеллигенция не сформировалась. Интеллигенцию не сделать за раз-два, она готовится годами, а то и веками. Мне кажется что в конце 80-х что-то было сделано неправильно. Медленной, естественной эволюции не произошло. Это как если захочешь, чтобы растение выросло быстрее, начинаешь тянуть за стебель, а в результате выдергиваешь с корнями. У нас произошло что-то подобное. Заботливости и терпения не хватило. В природе есть зайцы, лисы, волки, есть летучие мыши – у каждого существа есть свое место. А у нас, оказалось, остались только волки и овцы.
– В советские годы, несмотря на могучую цензуру, подпольное, андерграундное искусство процветало. Сейчас свобода, но свободных художников стало меньше. Почему?
– При советах были давление и запреты, мы часто не могли выставляться, но мы обладали свободой духа. Мы могли делать то, что хотим, и получать от этого удовольствие. Могли «достать» хорошую литературу и читать, а сегодня читать можно все, но никто не читает. В те времена мы чувствовали, что сделанное нами кому-то нужно, а сегодня никому ничего не нужно. В Ереване сегодня царит культ кафе. Жить означает сидеть в кафе. Это и стало символом хорошей жизни. Ни разу не услышишь, чтобы кто-то сказал другому: давай пойдем в музей, там сейчас демонстрируются работы хорошего художника! Приглашают только в кафе или ресторан. И единственное, что моет изменить жизнь, это искусство. Если убрать из жизни человека искусство, все рухнет. Даже человек, в жизни не видевший ни одной картины, существует благодаря искусству, поскольку и до него косвенно докатываются волны искусства. Есть страны, которые вкладывают большие деньги, чтобы привлечь к себе людей искусства, даже выкрадывают таких людей, лишь бы искусство у них процветало и украшало страну. Амы поступаем наоборот: бесплатно раздаем и раздариваем всем таланты.
– Наверное, нужна государственная политика в области искусства?
– Во Франции существует политика содействия современному искусству. Это нечто ужасное, благодаря чему создается новый академизм. Этот академизм очень давит. Художники, создав что-то новое, не могут прорваться через этот академизм и выставиться в государственных структурах. Создаются новые догм, точно такие же штампы, как и в советские времена, когда художников заставляли изображать Ленина или Сталина. Не обеспечишь эти штампы – не продвинешься. Но я думаю, что в течение ближайших десяти лет этот подход должен исчезнуть.
– Из сказанного вами получается, что в Армении сейчас даже более свободно, и можно сформировать хороший рынок искусства…
– Да, свободна, но эта свобода означает только: делай, что хочешь, но сделанное тобой нам не нужно. В Армении нет зрителя, мы не воспитываем его, мы воспитываем всего лишь клиента. Никто не задумывается над тем, чтобы воспитывать зрителя. И естественно поэтому, что нынешний зритель предпочитает отнести домой и повесить на стену «предмет», а не произведение искусства. Для того, чтобы купить «произведение», зритель должен быть образованным и воспитанным. Мы всегда говорим, что художник должен быть талантливым и с «божьей искрой», но почему-то никто не говорит, что и зритель тоже должен быть талантливым. Участвуя в биеналле в Гюмри, я пытался объяснить некоторым молодым художникам, что самое главное в человеке – собирательная культурная база. Просто плакать хотелось, когда рассказывал им об очень известном художнике, а оказалось, что они ничего не знают о нем. В Гюмри нет ни одного музея, и это очень большой удар для гюмрийцев. Если музей откроется, я готов пойти ко всем знаменитым художникам мира, даже обивать их пороги, выпросить у них картины и привезти в Гюмри. Но в Армении никто не понимает значения искусства, думают, что главное – это хлеб и сыр… Я хочу сказать: ну, поели вы, а дальше что? А дальше – машина. Потом дом, потом машина получше… Но такая цепочка никогда не кончится. В Армении сейчас все так перепутано, что никто не знает, что для тела, а что для души. Даже когда приходят на выставку, ищут «хлеб». Говорят, что персик плохо нарисован, ибо им хочется такой персик, который можно очистить и съесть. Трудно понять, что это может быть «персик души».
– А может быть, считают, что инвестиции в искусство не принесут быстрых прибылей?
– А прибыль появится сразу, не может не появиться. Но эту прибыль нельзя измерять в деньгах. Уродство, царящее в нашем городе, в Ереване, появилось именно из-за нехватки искусства, потому что воспитанный человек не построит таких домов и так жить не будет. Здесь должен быть государственный интерес. И если мы хотим иметь мирный. Спокойный, внутренне здоровый народ, то должны развивать искусство. Если не осознаем значения искусства, то всегда будем ходить голодными. Не будет искусства – не будет и хлеба. А не наоборот. Каждый человек должен занимать свое точное место. Мы не можем сделать доярку министром культуры, а министра культуры заставить сапожничать. Искусство по большому смыслу означает «заботу» и воспитание. А люди искусства – такие люди, которые своими беседами, встречами заряжают и окружающих, и атмосферу. А точнее, заряжают и одновременно разряжаются. Армения не сгнила, здесь есть гигантский потенциал, просто отличные молодые ребята. Но из-за «бесхозности» эта культура не доходит до народа.