Со своей новой концертной программой Тата выступает в разных городах Армении. Сегодня он очень любимый и востребованный певец, который в различных населенных армянами городах мира собирает полные залы. Говорит, что “в живую” петь для него легче, чем под фонограмму: “когда пою под фонограмму, я больше напрягаюсь”. Он один из тех редких певцов, которого любят и жители Армении, и армяне за рубежом. Будучи очень уравновешенной и скромной личностью, Тата горячится, когда все направо и налево начинают охаивать музыку “рабис”. “Многие хотят сами себе доказать, что они не “рабисы”, чтобы потом с легким сердцем слушать мои песни”,- шутит он. В глубине души любитель рок музыки, Тата часто использует в своих песнях элементы рока. Но хочет, чтобы армяне гордились также и “рабисом”. “Рабис” своей ясностью и искренностью очень похож на рок. Разница в звучании. А сладкие звуки “рабиса” обязательны, поскольку мы – восточный народ”,- говорит он.
– Рабис для меня – городская песня. И не вижу повода углубляться в это слово. “Рабис” – обычное слово, которое дошло до нас с советских времен. Это аббревиатура типа “компартии”, “райкома” или “райсовета”, означает – “общество работников искусства”. И этот “раб.ис” стал рабисом и пристал к музыке. Но в свое время это было предприятие, которое все те рестораны Еревена, которые не принадлежали “Интуристу”, снабжало музыкантами. И директором этого обьединения долгие годы был Дживан Гаспарян. Я не желал бы, чтобы люди делали все отдаляющее себя от рабиса, или же подчеркивали факт неимения связи с рабисом, дабы достичь большей любви и известности. Наоборот, хочу, чтобы мы гордились и нашим рабисом, поскольку это предприятие делало очень много хорошего для нашей страны, обслуживало свадьбы и похороны людей. И дало очень много хороших музыкантов. Другой вопрос, что из людей, поющих десять лет назад в ресторанах и довольных жизнью, сегодня не все имеют право и умение петь. Сегодня, когда все стало открыто и свободно, многие больше не должны петь. Их песни остались на том уровне, на котором были, просто сейчас звучат не в ресторанах, а по телевидению и радио. Нужно охаивать не рабис, а плохие песни и плохое музыкальное исполнение.
– Имеют ли свою “рабис”- музыку другие нации?
– Другие нации не вникают в обсуждение этого вопроса так, как мы. Возможно, что имеют.
– Не ужасно ли воздействие турецкой музыки? Ведь с каждого звукозаписывающего киоска доносится непонятная и безвкусная турецко-арабская мешанина. Подобные песни вам не режут слух?
– В действительности ни одно музыкальное воздействие не может быть ужасным. Ни одна нация не боится пользоваться музыкой других наций. Если думать так, значит должны продолжать одевать национальные костюмы и лапти и жить в деревне, поскольку телеги должны считать лучше машин и отказаться от асфальта. В музыке не должно быть никаких ограничений. В использовании музыки турков я не вижу ничего плохого. Об этом пусть думают турки, это их проблема. Например, я с удовольствием слушаю арабские песни. Конечно, не очень хорошо, что в нашей стране начинают доминировать турецкая, арабская и греческая музыки. Но кто сказал, что воздействие французской или английской музыки лучше? Если качественна и хороша пусть звучит. У нас люди, считающие себя музыкантами и ставшие ими случайно, берут несколько песен и делают копии со сделанного турком или арабом. Беда в том, что делают очень плохие копии. Как наши джазмены делают плохие копии с американского джаза, так и наши певцы делают копии с турецких, арабских эстрадных песен. Я не вижу разницы между плохим рабисом и плохим джазом. Если какое-то время прислушаетесь к турецкому радио, увидите, что турки же очень часто берут наши песни, кладут на них турецкие слова, “подгоняют” под турецкую манеру пения и исполняют. И в этом не вижу проблемы. А мы в этом вопросе очень комплексуем. Многие, например, меня обвиняют в том, что моя песня “Солнце пустыни” турецкая. Я не считаю себя особенно большим певцом. До меня было много хороших певцов, будут и после меня. Но знаю, что сам пишу музыку и слова своих песен, и мои песни не турецкие.
– Но эту самую вашу песню исполняют азербайджанские певцы. Часто у вас крадут песни?
– Очень часто. Есть азербайджанская певица, которая поет мои песни. В Грузии есть певец по национальности еврей, который тоже исполняет несколько моих песен.
– Как вы защищаете авторские права своих песен и боритесь против продажи незаконных записей? Пытались ли подать в суд?
– Чтобы подать в суд, нужно иметь сильную спину, то есть в Армении должны действовать могучие законы. Авторские права своих песен я защищал в Вашингтоне, но знаю, что если сегодня подниму голос и привлеку к ответственности исполнителей своих песен, не добьюсь никакого результата. У меня нет опоры. А потом, вряд ли мой американский адвокат приедет в Грузию и защитит мои авторские права.
– То есть, если бы ваши авторские права были действительно защищены, вы были бы очень богатым человеком.
– Я и сейчас не жалуюсь на свое финансовое положение. Нищим был, но сейчас, слава Богу, не нищий. Конечно, если бы законы действовали, возможности всех певцов были бы намного шире. По моим подсчетам, только от продажи своих дисков, я должен был заработать в десятеро большую сумму, чем заработал. Наверное, законы начнут действовать тогда, когда наша страна встанет на ноги. И пусть следующие поколения певцов будут богаче.
– А как вам удается защитить семью от излишнего внимания?
– Пытаюсь, чтобы членов моей семьи люди в лицо или по имени не знали. Случаются неприятные мелочи. Если жена зайдет в какой-нибудь магазин, и ее узнают, она может оказаться в непредвиденной ситуации. В магазине, где меня любят, к ней отнесутся хорошо, а работник другого магазина может ей сказать что-нибудь неприятное. По возможности, хочу, чтобы жену и сына знали немногие. Осознаю, что у меня будут проблемы, когда сын пойдет в школу, но попытаюсь сделать так, чтобы никто не знал, что это мой сын. Не хочу каким-либо образом воздействовать на его судьбу. Пусть будет как все.
– Лично вы тоже редко бываете в общественных местах…
– Я с детства был очень стеснителен, в общественных местах редко бывал. Это зависело и от возможностей. Детство и юность прошли не в такой уж роскоши. А когда появилась возможность, пропало желание. Детство может быть беззаботным, но роскошным может быть не у всех. Речь о финансовом обеспечении.
– Случалось ли в детстве украсть?
– Один такой случай был, в магазине украл маленькую склянку красок. У меня была коллекция машин, хотел покрасить машину, но денег на это не было. Этот случай я перенес очень тяжело, мне казалось, что весь мир узнал об этом. И тогда я поклялся, что больше никогда ничего не украду.
– Вы десять лет выступаете в одном и том же образе – в цветных майках и кепках. Оставаться верным навсегда избранному имиджу для вас принципиальный вопрос?
– Я всегда был таким. Конечно, лысым был не всегда, но всегда любил вольную одежду и яркие цвета. А борода добавилась тогда, когда выключали электричество и не было возможности каждый день бриться. А кепка появилась тогда, когда начал лысеть, под солнцем голову пекло, а зимой – мерзла. В начале была просто кепка, а потом стало имиджем. Не вижу необходимости меняться, могу только поменять кепку и надеть другую. У меня нет костюма. Только раз одевал костюм, – в Америке.
– Комфортно себя чувствуете в Ереване?
– Честно говоря, с Арменией легко расстаюсь, так как знаю, что все равно вернусь. Когда был маленьким, Ереван мне казался очень большим, сейчас вырос, и Ереван для меня уже не такой большой. Не могу сказать, что Ереван самый удобный, чистый, красивый и приятный город, но это мой родной город. Я люблю водить машину, но в Ереване от вождения удовольствия не получаю. Из соседней машины кто-то может выбросить надкусанное мороженое, и это мороженое попадет в окно твоей машины. Или же, красиво одетая женщина, которая, если ее спросить, слушает только классическую музыку, может пройти улицу в таком месте, что просто удивляешься, как случилось, что не попала под машину. Но это не ее вина, так принято. Ереван сейчас стал экстремальным городом, может здесь и интереснее, но по натуре я спокойный человек и больше ценю законы.
– Вы из первых певцов, кто начал работать с продюсером. Это помогало вам решать проблему со звукозаписями, залами и арендами?
– Конечно, очень помогало, Понятие “продюсер” сейчас и в Армении, и в России воспринимается как-то странно. Многим кажется, что продюсер из людей, не умеющих петь, может сделать певцов. Но это не так. Под лежачий камень вода не течет. И продюсер тот человек, кто этот лежачий камень умеет правильно представить. Певец не может и петь, и заниматься какими-то организационными вопросами. Это делать без продюсера трудно. Когда я и мой продюсер Григор Назарян обратились к обществу “Шарм”, многие смеялись над нами и думали, что “рисуемся”. Но никто не представлял, что для меня общаться с людьми и решать финансовые вопросы, очень трудно. Я хотел работать со специалистом.
– По какому-то вопросу обращались в Министерство культуры или же чувствовали роль министерства?
– Мне кажется, люди там заняты пустыми вещами. Какой смысл менять гимн? Как копают улицы, асфальтируют, и через десять дней снова разворачивают, так и работают все министерства. Бог свидетель, не хочу никого обижать, я очень далек от этого. Министерство культуры мне ни помогало, ни мешало. Такое впечатление, что министерство даже не хочет меня знать. Для него я есть и одновременно меня нет. И никого не интересует, на какие суммы делаю записи, на какие средства организую концерты. Когда даю концерты на разных площадках мира, ни одно должностное лицо не приходит и не говорит, молодец, что приехал из Армении, а я представитель Армении. Меня нет… Как все “рабисы”, так и я.