У кинорежиссера Эдгара Багдасаряна довольно неуживчивые взгляды, а снимает он только те истории, которые прочувствовал и пережил сердцем. Он считает, что пользующаяся самым большим спросом тема – это мистическая неповторимость человека. И хотя сценарии своих фильмов он всегда пишет сам, тем не менее, ему «противна» эта работа. И поэтому он старается преградить путь ложного актерства и фальши. Кино – не театр, и не литература, это своеобразный и уникальный язык, и если ты владеешь им, то можешь на несколько часов приковать внимание зрителя к экрану так, то он даже не почувствует этого. С героями «Мариам», последнего фильма Э. Багдасаряна, можно не соглашаться, можно спорить с ними, не понимать, можно заблудиться в лабиринте аллегорий, но он все равно «не отпустит» зрителя и даст повод ко многим размышлениям. Вскоре режиссер снимет еще одну картину, которая, по определению самого автора, будет «простейшим» фильмом. Зритель не увидит на экране героя – он присутствует лишь в жизни окружавших его людей и: сломав жизнь многих людей, он будет молить о прощении. Э. Багдасарян мечтает снять фильм совместно с Шоном Пенном: «Может быть, он и согласится – ведь он великий актер и настоящий безумец».
– Ваш последний фильм, «Мариам», мог бы иметь активную фестивальную жизни и демонстрироваться в разных странах. Было даже намерение послать его на Каннский кинофестиваль. Почему не получилось?
– Никто всерьез не занимался «Мариам», потому что это никому не нужно. Я тоже этим не занимаюсь и отношусь к своим фильмам как к пасынкам. Наверное, потому, что меня больше интересует тот фильм, который еще не снят. Ни к одному кинофестивалю я специально не обращался, не просил. А если фильм где и показывался, то это оказывалась либо случайность, либо совпадение. Уверен, что этот фильм еще обретет свою судьбу.
– Последние армянские фильмы густо насыщены аллегорями или мистикой. Почему не снимаются фильмы о таких, как мы, о соседях?
– Все персонажи «Мариам» очень конкретные и адекватные люди. И, что очень важно, играют без того внешнего театрального блеска, который всегда есть в других фильмах. Да, с ними случаются мистические вещи, и зритель всегда остается в недоумении – действительно ли это было, или нет?
Не хочу говорить о других режиссерах, но мой последний фильм «Прощение» – это история о человеке, который просит прощения у всех, кому сломал жизни: у жены, любовницы, друзей детства, детей… А мистика в нашей жизни всегда есть. Все мы врачи и считаем, что человек – это два легких, печень и сердце. Но в действительности все мы внутри одинаковы, различие в нас мистическое. Мне плевать на современность, потому что то, что сегодня пользуется спросом, мне противно.
– И что же пользуется спросом?
– Анкедот. Дело в том, что те 500 человек, которые пришли в зал посмотреть фильм, должны получить ответ на свои вопросы. Но сегодняшний зритель ни думать, ни даже задавать самому себе вопросы не любит. И в первую очередь это выгодно властям, ибо править идиотами гораздо легче. Сначала нужно превратить их полных идиотов, чтобы потом можно было скупать их голоса за 1000 драмов.
Наша интеллигенция прогнила. А она ведь должна быть элитой нации. Я не имею в виду элитарную воду или элитарные машины, продолжением которых скоро станут элитарные тротуары и элитарные питьевые фонтанчики. Элита, сливки – это духовное начало, которое нельзя ни купить, ни продать. Духовно сильного, обладающего совестью человека нельзя ни убить, ни оскорбить, ни продать – от таких испытаний он становится только сильнее и крепче. А у нас можно купить всех поголовно. Одного за 100 долларов, другого за 1000, третьего – за должность, орден или звание. Мы переживаем ужасающую духовную деградацию. Поразительно, как можно в нашем обществе умудриться воспитывать детей. У меня двенадцатилетний сын, и я не знаю, как объяснить ему, что правильно. Я утверждаю ему одно, а вне дома он видит совершенно иное. Происходит раздвоение личности, что может привести к шизофрении. Ребенок не может понять, почему его глупый отец болтает о каких-то духовных ценностях, когда весь мир живет по совершенно другим законам? Материалистическое общество – катастрофа для личности. Мы стали потребителями бренди. По одному из телеканалов молодой человек, представляя автомобиль, сказал даже: родилась в 1994-м году – словно машина одушевленное существо. Фетишизм, однако, приводит к тому, что и машина становится одушевленным существом. Я уверен, что очень скоро наш материализм сделает нас сытыми и пустыми.
– Что же может спасти нас?
– Искусство, которое мы должны развивать и укоренять. Даже если оно интересно пока что лишь нескольким десяткам людей. Многие режиссеры жалуются, что они с большим трудом снимают свои фильмы. Да ради Бога, если трудно, идите лучше разгружать вагоны! А кто сказал, что должно быть легко? Что, человеку, который день-деньской под палящим солнцем строит дома, легче? Этому строителю нужно искусство, которое пробудит его и поможет познать свой собственный внутренний мир. Но массовая культура нашептывает ему: ты славно потрудился, устал, на кой тебе кино? Иди лучше домой, ляг на диван, посмотри анекдоты, развлекись, отдохни, чтобы завтра снова потрудиться в полную силу. Это значит, что цель массового искусства – сделать человека идиотом.
– Наверное, такая роботизация человека происходит не только в нашей стране?
– Во время встречи с вьетнамскими студентами президент Франции Жак Ширак сказал: «Если мы будем смотреть на искусство с точки зрения рыночных интересов, то потеряем искусство». Обратит внимание на то, кто и где это говорит. А наши руководители утверждают: нам не нужны Параджановы и Феллини, нам нужны выборы, во время которых народ начнет любить нас!
– И «Арменфильм», и возглавляемый вами «Армениоз студиоз» – частные организации. Превращая кино в частный продукт, можно ли надеяться, что новые фильмы окажутся лучше старых и не будут отвечать лишь вкусам руководителей?
– Киностудии, несомненно, будут работать, но что они станут снимать – не знаю. Владельцы «Арменфильма» сделают все, поскольку они амбициозны в хорошем смысле этого слова. Но кино не должно зависеть от вкуса частных лиц, и я надеюсь, что идея Киноцентра поможет сохранить наш вид кино. А у нас есть свой собственный вид. Да, мы тяжелее. Цыгану можно подсунуть перегнанную из сахара водку, и он начнет петь. А мы не такие – выпив, мы начинаем или плакать, или играть на дудуке. Если здесь задумают снимать американское кино, я первый стану их врагом. Наше кино не может быть подогнано под американские стандарты. Это то же самое, что заказать японскую национальную еду, а тебе принесут гамбургер. Или станешь объяснять нашим поварам, что армянская национальное блюдо не толма, а гамбургер. Перед «Арменфильмом» прежде всего стоит одна задача – техническое перевооружение. Вопрос подготовки кадров сейчас стоит очень остро. Сегодня неподготовленное вступление киноиндустрию означает провал: режиссерам приходится тратить громадные средства для завершения фильма. Поэтому одного лишь таланта мало. Нужны еще и люди, обладающие талантом использовать талант. И такие люди, готовые двигать вперед нашу киноиндустрию, есть.
– Услуги вашей судии очень дороги…
– Они самые дешевые в своем роде. Студия располагает таким оборудованием, которой является техникой даже не сегодняшнего – завтрашнего дня.
И все равно, они никогда не покроют затрат на них. Даже работавший с Тарантино монтажер сказал нам, что это оборудование – не для Армении. Но тогда зададимся вопросом: а что, лучше не иметь своего и всегда пользоваться чужим? Почему мы должны оставлять свои кинобюджеты в Москве? Мы еще только учимся работать с высокой техникой.
– Вы пытались преподавать в институте…
– Всего семь дней. Все кончилось в тот момент, когда студент спросил меня: а кто такой Куросава? Это то же самое, как если бы студент второго курса консерватории спросил: а кто такой Бах? Что можно поделать после этого? Наверное, снести до основания здание института и вместо него построить сауну – чтобы не обманывать самих себя.
– Вы верите в лозунг фестиваля «Одна нация – одна культура»?
– Этот фестиваль – всего лишь пропаганда, тогда как в действительности у нас нет ни нации, ни культуры. Лучше было бы сказать «Шесть наций – шесть культур», ибо для того, чтобы понять нашу самобытность, следует сначала понять, в чем наше различие. Фридрих Дюренмат сказал: когда государство хочет убить своих сыновей, оно называет себя Родиной. Такой подход я замечаю и у нашего государства. Меня ничто не могло заставить бросить мой родной город: в холодные годы топил печку, читал книги при свете свечи и удивлялся – как можно бросить Ереван?! Но сегодня я всерьез подумываю о том, чтобы уехать отсюда, потому что оба признака нации – язык и культура – стали мне чуждыми, они не «мои». В нации формируется новая нация, со своей особой культурой и собственным языком. И эта суб-нация, с которой я не имею ничего общего, слушает рабис и потребляет анекдоты. Всевозможные телеканалы своей нескончаемой развлекаловкой до такой степени размягчили мозги людей, что они стали легковосприимчивыми.
– Но, может, именно спроси и заставляет предлагать зрителям именно такие передачи и фильмы?
– Не верю! Не следует думать, что армянский народ настолько глуп. Будешь давать хорошее – будет требовать хорошее.
– Фильмов сейчас снимается немного, но между людьми киномира возникла странная напряженность. Никто не хочет похвалить чужое дело. Нашим кинорежиссер ноавится только то, что делают они сами…
– В кино сейчас чуть иное положение, получше. Я и сам такой, успел испортить отношения со всеми. В конце концов, просто устал от этого. Приходя в «Арменфильм», надо было льстить, после просмотра каждого фильма – поздравлять, хотя сам я лично просто не видел повода для поздравлений. Я могу посидеть с режиссером, поговорить о структуре его фильма, о его психологическом воздействии, но если этого нет, то о чем может быть разговор? Мы можем поговорить, если начинаем разговор с нуля, но если с минус десяти, то говорить просто нечего. Например, в театре я не могу высидеть больше 15-и минут – ставят невыразимо синтетические и фальшивые вещи. Люди кричат «ура», потом выходят из зала и, дыша ядом, говорят: вот увидишь нашу постановку и поймешь, что такое хорошо. В подобной среде ничего ценного родиться не может. Для человека искусства амбициозность вещь нормальная, но то, что происходит сейчас – уже патология.
– Думаю, сказанное другими многие даже слушать не станут.
– Не станут. Когда я вижу, что люди приходят в кино, чтобы посмотреть мой фильм, я чувствую себя неловко. Думаю: какое я имею право отнимать у этих людей два часа жизни? Ведь за это время они успели бы зачать одного ребенка. Поэтому я на эти два часа должен пригласить их хотя бы на диалог. Нельзя преподносить зрителю фильм на блюдечке. Я против таких фильмов, я хочу, чтобы зритель стал соавтором фильма. Мне говорили: «У «Мариам» не тот ритм». Я отвечал: «Тогда идите в соседний зал и смотрите «Звездные войны». Существует также и ритм одиночества. Ведь, придя в картинную галерею, вы не проходите мимо полотен в быстром ритме, а останавливаетесь, чтобы получше рассмотреть картину.
– В ваших фильмах присутствует тема человеческого одиночества. Всегда ли одинок человек?
– Всегда. Проблема коммуникации между людьми существует. Для меня сейчас это очень важная проблема, я хочу понять, социальное ли существо человек или все же одинокое? Если человек умудряется найти дорогу к другому человеку, то происходит чудо. Человек входит в человека, и это происходит мистическим образом. Я не имею в виду половые отношения, ставшие единственным способом вхождения друг в друга… Контакт человека с человеком происходит только посредством чуда. Человек, который готов помочь, сам нуждается в помощи.