«Я нв повторяю жизнь, я ее отражаю. Цирк – не совсем мое, я хочу театр, где не будет ни слов, ни музыки. Только человек, который будет создавать эту музыку своим телом, жестами. Пока не знаю форму этого театра, не спрашивайте. Но хочу такой театр».
Леонид Енгибаров был светлым и трагическим персонажем. Гением цирка и пантомимы, новатором. У него было удивительно натренированное и экспрессивное тело, мимика и хрупкое сердце. Енгибаров творил свой собственный цирк. Цирк, который рождает сказку. Ему удалось внести философию на арену веселящего и вызывающего беззаботный смех цирка. Енгибаров всегда избегал сценических подражаний, пародий, никогда не был сторонником сгущения красок и острого сарказма. Его выступления были лиричными и нежными. Енгибаров был одарен удивительнымн качетсвом, он мог смотреть на себя со стороны. И кажется всей своей жизнью он хотел сказать – «не обижайте друг друга, люди». Енгибаров ворвался в советский цирк и заглушил всех своим выразительным языком и молчаливой философией. Увидевшего Енгибарова на арене люди обязательно проникались его необъяснимой и сверхестественной энергией. Самым главным для Енгибарова было достичь совершенства в выбранной им профессии, он готов был часами, с 9 утра до поздней ночи работать над собственными сценическими номерами, стараясь обработать их, усовершенствовать, довести до безупречности. «Я каждое утро 10-15 раз повторяю те номера, которыми уже владею, и 50 раз исполняю те, которые пока не знаю, но готовлюсь показать зрителю», сказал Енгибаров. Хороший клоун обязан быть универсальным, и кроме постижения секретов искусства смешить, он должен быть хорошим акробатом, фокусником и жонглером. Енгибаров прибавлял ко всему этому яркие идеи. От скольких готовых номеров он отказывался, когда чувствовал, что идея не свежая, или неоригинальная. Когда у него спрашивали, где тот номер, над которым ты работал уже несколько месяцев, он отвечал: «отложил в сторону, пусть некоторое время отдохнет от меня, потом посмотрю свежим взглядом». Момент созревания смысла был очень дорог для Енгибарова. Его номера были многослойными, эмоциональное воздействие обязательно сопровождалось смысловым грузом. Будучи человеком цирка, он сам себя считал мимом. Свои цирковые номера он называл «пластическими эссе». Когда Енгибаров учился в Московском цирковом училище, пантомима не пользовалась уважением, считалась «предусмотренным для глухонемых странным упражнением». Енгибаров готов был бесконечно совершенствовать это искусство «красноречивого молчания» и исследовать «грамматику» собственного тела. «Пантомима заставляет людей думать, так как доверяет им и возвышает в собственных глазах. Когда зритель догадывается, что ему показывают, он чувствует себя счастливым. Пантомима – оживленная мысль», – писал он на страницах своего дневника. А мысль должна в первую очередь быть понятной и близкой всем. Должна быть подобна озарению. Поэтому его интермедии не были сложно аллегорическими и кодированными, он, казалось, мог затронуть струны сердец, обычными жестами рассказывать обычные истории, непосредственным участником и сострадальцем которых был сам зритель. А это – самое сложное и самое дорогое в пантомиме.
Енгибаров боялся, что вдруг может повторить то, что уже было сделано другими, и поэтому, когда замечал, что его идеи использует другой клоун, мог отказаться от уже готового номера. Он во время встреч с друзьями не раз с болью отмечал, что его идеи часто крадут. Остается фактом, что Олег Попов явно подражал одному из его этюдов – “охоте на солнечный луч”, и благодаря именно этому этюду Попова стали называть «солнечным клоуном».
Путь к арене был трудным для Енгибарова, его первый выход на сцеу не был принят, а в цирке Новосибирска просто провалился. Он всегда искал, не довольствовался достигнутыми победами. Енгибаров на арене не пользовался традиционным гримом клоунов. Он представал перед зрителем своим лицом, своебразными и философскими мыслями, богатой мимикой, озорными действиями. В поисках сценической маски, он соединил два традиционных персонажа – веселого и беззаботного Арлекина и всегда грустного и задумчивого Пьеро. Образ Енгибарова был одновременно и смешным, и трагическим. Легкое, даже щуплое сложение Енгибаров сделал своим достоинством. У его хрупкого, веселого и ранимого героя было столько всего сказать, дать и подсказать, что он почти всегда был грустным. Грустным, потому что всегда был одинок и не понят. В Ереване создался окончательный сценический образ Енгибарова. Теоретик цирка Рудольф Славский писал: «В его образе появились национальные черты и Енгибаров стал похож на шустрого и шаловливого мальчугана из ереванских улиц». В Ереване Енгибаров стал кумиром зрителя, он постоянно был окружен людьми, с ним мечтали познакомиться, выпить чашку кофе или стакан вина. В одном из своих интервью Енгибаров сказал: «Сожалею, что не знаю армянского языка. Мало-мальски научился объясняться в любви, ругаться и читать в газетах критику о своих выступлениях».
Известный французский мим Марсель Марсо, встретившись в Москве с Месропом Мовсисяном, снимающим фильм, посвященный Енгибарову «И молча сказал он…», сказал: «Я знаю трех ярких конгениальных мимов – Бастер Китон, Чарли Чаплин и ваш Леонид Енгибаров. Однако он не только ваш, он принадлежит всем нам».
В московском цирке его не любили, не принимали и «закрывали кислород». Долгое время ему не позволяли ехать за границу на гастроли, так как он оказался в полудиссидентском положении. Однако у Енгибарова никогда не было антисоветских выступлений, он даже однажды, в беседе с одним из армянских друзей сказал: «Для меня легче убить человека, чем совершить революцию». После первых же гастролей Енгибаров получил в Праге гран-при, и благодаря чешскому журналисту с его именем переплелось словосочетание «клоун с осенью в сердце». Причем в Чехословакии Енгибаров пошел на авантюрный шаг – пересек границу страны, доехал до Швейцарии, позвонил оттуда в посольство СССР и спросил: мне сейчас приезжать обратно или оставаться? Хотел дать понять что у него и в мыслях нет предавать и покидать родину. Известные клоуны Олег Попов, Юрий Никулин не могли смириться с победами талантливого и ужасно работоспособного новичка. Енгибарову очень мешали, его просто изводили. Если Енгибаров был дерзкой и глубокой натурой, воспоминание о поражениях причиняли ему боль. Ему были необходимы признание и аплодисменты зрителя. Ему была необходима сцена. Енгибаров мечтал о серьезных ролях и соло-представлениях. «Клоун наполняет цирковые паузы, его работа – делать незаметными промежутки между номерами. Мне часто говорили, что когда я работаю на арене, это становится чуть ли не главным событием, а в цирке это не принято. С одной стороны этот факт меня очень радовал, но я был вынужден уйти из цирка. Мое искусство ближе к соло-представлениям», – сказал он в одном из своих интервью.
И в те дни, когда начала сбываться мечта его жизни – создание авторского цирка – сердце Енгибарова просто лопнуло. Не выдержало. Славский писал: “Авторский цирк остался неспетой песней этого мощного гения”. А ведь ему было всего 37 лет. Енгибарову было запрещено употребление алкоголя, однако он очень любил пить и с трудом противился соблазну. Он умер на руках своей любимой матери, со словами «сердце невыносимо горит». Его смерть породила множество легенд. Говорили, что он погиб на манеже, по другой версии – упал на улице в Москве, а прохожие спокойно проходили мимо, дуамя, что он пьян. А когда поспела машина скорой помощи, оказалось, что улицу перекрыли, так как Леонид Ильич Брежнев ехал в аэропорт. И Енгибарова не успели перевести в больницу. Автором этой версии был Владимир Высоцкий. Когда ему позвонили и сказали, что его друга Лени больше нет, он молча оставил трубку и прошептал: «Наверно я тоже умру так, как бездомная собака». Об этом часто рассказывала вдова Высоцкого Марина Влади. В последствии Высоцкий написал памяти Енгибарова очень трогательное и красивое стихотворение, заканчивающегося строчками:
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Что стало с архивом Енгибарова?
В 1985 г. московскую квартиру Леонида Енгибарвоа посетил режиссер Месроп Мовсисян и, побеседовав с тетей Енгибарова Евгенией Бабарыкиной, привез в Ереван почти полный архив сценических нарядов Енгибарова. «Архив довольно большой: сценическая одежда, атрибуты, личные вещи. Даже зонтики знаменитого номера. Я надеялся, что в Ереване будет музей Енгибарова. Привез четыре огромных ящика и попал впросак. Не нашел ни одного места для создания уголка Енгибарова, начиная с цирка, кончая Драматическим театром. Некоторые вещи были переданы в Ереванский цирк, и прямо за главными кулисами был создан маленький уголок Енгибарова. Архив был очень большой, я не мог держать его в своей маленькой квартире. Вместе с директором цирка Сосом Петросяном обратились в ЦК, сказали – Енгибаров ведь – наша гордость, предоставьте хоть какую-нибудь территорию. В конце концов, Грачья Капланян согласился держать вещи в своем театре. Однако после его смерти ни у кого нет сведений, где находятся эти вещи», – рассказывает М. Мовсисян. Он пытался выяснить судьбу архива у дочери Капланяна Анаит Капланян, однако она тоже ничего не знала, лишь сообщила, что ящики хранятся на складе здания Союза театральных деятелей. А здание союза, которое более известно под названием «Дом актера», уже продано и перестроено в посольство Франции. Наверно в процессе продажи здания, архив посчитали коллекцией ненужных тряпок и записей и просто выбросили.
Месроп Мовсисян вспоминает, что когда он беседовал с тетей Енгибарова, она ему сказала: «Не бери вещи Лени, накликаешь на свою голоу несчастье. Леня ушел из этого мира оскорбленным». М. Мовсисян рассказывает: «Я сказал – Леня был таким светлым человеком, что не может приносить несчастье, а тетя ответила, будучи светлым человеком, он принесет тебе несчастье, ничего не бери». Однако будучи не суеверным человеком, армянский режиссер привез их в Ереван. Цепь мистических неприятностей началась прямо с аэропорта: в ящиках лопнули все флаконы парфюмерии, потом случилось несчастье в семье М. Мовсисяна. «Все дела пошли навыворот. Отнес ящики в редакцию «А1+», через несколько дней редакцию распустили. Потом отнес к Капланяну, Капланян умер, здание союза исчезло. Непонятное было положение». По рассказам тети Енгибарова, было много мистических историй, связанных с именем и вещами Лени. Когда близкие друзья Енгибарова пили за его память, и кинорежиссер Ролан Быков поднял стакан, хотел что-то сказать, ясное и безоблачное до этого небо потемнело, началась молния и ударила прямо в хрустальную вазу – приз Енгибарова, как будто бритвой разрезав ее на два части.
А след привезенного в Ереван архива Енгибарова пропал. У Енгибарова обычно было несколько комплектов сценических одежд, некоторые комлекты сейчас выставлены Московском музее Искусства и литературы, один комплект находится в Ереванском цирке. Некоторые архивные материалы, в основном фотографии и книги Енгибарова, остались у его биографа Рудольфа Славского, которые 90-летний теоретик цирка охотно передал большой поклоннице Енгибарова Гаянэ Клекчян, надеясь, что у Енгибарова в Ереване будет свой музей.
Наша газета печатает неизданные до сих пор три новеллы Енгибарова и незнакомые обществу фотографии, которые находятся у Гаянэ Клекчян. А остальные материалы ждут своего часа. Гаянэ готова передать их в Ереванский театр пантомимы, как только театр будет иметь собственное здание. Художественный руководитель театра Жирайр Дадасян надеется, что ему удастся в конце концов открыть музей Енгибарова. «Я должен собрать все материалы, так как уверен, что у нас они хорошо сохранятся. Домом Енгибарова должен стать театр пантомимы, так как он был мимом по своей сути», – говорит он. Еще 10 лет назад Ж. Дадасян сделал попытку приобрести архивные фотографии и рукописи Енгибарова у брата переводчика чешского языка Ованнеса Арутюняна – Нерсеса. «Ованнеса все называли Чехом Овиком, так как он был блестящим переводчиком с чешского, учился в университете Праги, был очень дружен с Енгибаровым, знал его жену чешку и дочь, у него было много фтографий и рукописей. Однако после его смерти Нерсес не пожелал предоставить нам литературное наследие Енгибарова. Что стало с этим архивом – не знаю. В этом архиве были в основном детские фотографии Лени и рукописи новелл». Дочь Енгибарова в 80-ые годы, в возрасте 18 лет приехала в Ереван, жила тут год, потом опять вернулась в Прагу. Она никогда не видела своего отца.
«Мне кажется в идеале деньги художник должен отрицать как таковые. Если бы мне предложили, скажем, получаить полмиллиона, с одной стороны, или мне будет бесплатно дан дар, ну скажем хорошего композитора, что у меня начисто отсутствует, я бы не стал размышлять. Лучше получить дар и быть бедным. Произведения искусства не могут быть оценены ни в рублях, ни в долларах, ни в тугриках».
Енгибаров всегда записывал свои мысли, сперва как сценарии собственных интермедий, потом уже в виде маленьких новелл. Причем, он всегда старался писать в раьных местах, если сегодня писал у письменного стола, то в следующий раз обязательно писал сидя на подоконнике или тахте. «Иначе новелла получилась бы нехорошо», – писал он в своем дневнике.
«Бокс»
Одним из самых ярких интермедий Енгибарова был «Бокс». Он хорошо владел боксом, так как в годы юношества ходил в спортивную школу и в боксе имел своего кумира – Владимира Енгибаряна. Бокс всегда использовался на арене и имел свои принятые сценарии. Все клоуны использовали противоположность партнеров – один был мужественным атлетом, другой – случайным тщедушным человеком. И конечно симпатия зрителя всегда была на стороне слабого, который в конце концов, благодаря случайным совпадениям, признавался победителем. Подобная интермедия была и у Енгибарова, и хотя она имела большой успех, Енгибаров казалось был недоволен, особенн финалом. «Если не найден яркий и выразительный финал, все трюки как будто остаются висеть в воздухе», – заметил Енгибаров. Яркий финал для своего «Бокса» он нашел в Ереване. Однажды молодая девушка, сидевшая в первом ряду, в самый разгар исполнения этюда бросила на арену алую розу, и эта роза сразу произвела смысловой переворот и поменяла характер конфликта двух партнеров. Слабенький парень мгновенно стал сильным и каменным молчанием разнес противника. В последующих исполнениях мускулистый атлет пренебрежительно отбрасывал ногой розу, и в этот момент герой Енгибарова как будто оскорблялся, приходил в ярость, хотел отомстить. В его душе был ураган, и маленькая роза как будто освобождала этот ураган, дремлющий в глубине его сердца. «Как можно, это моя роза, мое сердце, моя любовь», – молча говорил он. И становился более сильным, метким, ловким. Противник оказывался в нокауте. Так «Бокс» Енгибарова стал одновременно смешным и драматичным. В «Боксе» Енгибарова был также подтекст: была ли эта роза предназначена дял Енгибарова, может он по ошибке считает этот «приз» своим? Однако ответ этого тоже предполагался: роза принадлежит тому, кто умеет ценить и сохранять красоту. Для кого один цветок может иметь волшебное и таинственное значение и быть дороже собственной жизни.
Подготовила Нунэ АХВЕРДЯН
«Охота на девушек»
В 1965 г. о Леониде Енгибарове фоторепортаж готовил фотограф Герберт Багдасарян, ныне возглавляющий агентство «Фотолур». Чтобы фотографии получились более свежими и живыми, Енгибаров предлагает фотографу пойти в ближайший сад. И прямо в садике, без подготовки, экспромтом, изобретает номер. Енгибаров приглашает с собой в сад совершенно незнакомую девушку, которая тоже работала в цирке. Енгибарову была необходима женщина-партнер, чтобы исполнить свой только что изобретенный этюд с условным названием «Охота на девушек». Шея Енгибарова была обмотана длинным кашне, которое он использовал как «удочку», закидывая на шею девушки и медленно-медленнно притягивая ее к себе. Девушка уже сдавалась, а лицо Енгибарова выражало победу и гордость. «Смотрите, у меня получилось», – как-будто молча восклицал он. Потом девушка и мим, вдвоем обмотанные и связанные кашне, удалялись по аллее парка. В дальнейшем Енгибаров больше нигде не использовал и не показывал этот номер, этот этюд остался только на фотографиях Герберта Багдасаряна. Фотограф рассказывает: «Я был очень молод, и Енгибаров помогал мне, предлагая разные ракурсы. У него были южный темперамент и северное воспитание и он был довольно замкнутой личностью. Для того, чтобы сфотогравировать его в собственной квартире нам пришлось провести целое расследование, чтобы выяснить где он живет. Енгибаров избегал лишнего внимания».
Рассказы Леонида Енгибарова
КОРОЛЬ
Я набрался смелости и пришел еще раз в цирк, чтобы спросить самого грустного короля, короля клоунов, как он делает, что мы плачем от смеха и улыбаемся сквозь слезы.
Я вошел в цирк, когда он уже исполнял свой лучший номер.
Огромная чаша цирка, на стенах которой, как птицы, расселись зрители, была наполнена смехом. На поверхности над куполом бурлили веселые пузырьки, плавали чей-то розовый бант и белые лепестки цветов.
Мне приходилось видеть и плохих клоунов, тогда смех вытекал с арены по боковым проходам и скапливался в буфете и курительной комнате, а плоские и тяжелые остроты падали на головы зрителей. И особенно доставалось тем, кто забыл дома свои иронические зонтики.
Но сегодня люди с удовольствием топили в бурлящем смехе свои неудачи и печаль, бросая к ногам Грустного короля влажные букеты. Он подбирал их, оставляя себе только капли слез, дрожащие на лепестках, счастливых слез от смеха, которые дороже изумрудов, а цветы он вместе с улыбкой дарил зрителям.
Дома цветы, которые он подержал у сердца, они ставили в вазы и кувшины, наполняя их его смехом, тоже принесенным из цирка. Правда, все они думали, что это обыкновенная вода, но разве мы только в этом ошибаемся?
Когда спектакль кончался, я пришел в гардеробную Грустного короля, короля клоунов. Он снял свою клоунскую маску, которую надевал, чтобы не задохнуться на дне цирка, залитого смехом, и на мой вопрос, как он делает свои смешные и такие грустные номера, сказал: “Я сочиняю сейчас новую смешную сказку, во время которой люди должны будут вспоминать утреннюю свежесть лета, и январские хрустящие снежинки, и запахи лесной осени, должны будут увидеть веселую резвость зайца, хитрую грацию рыжей лисы и мудрость маленькой черной лесной змейки, название которой никто не знает”.
Он вздохнул и добавил: “И не спрашивайте меня, пожалуйста, как это делается, потому что вы знаете, как хрупки снежинки, как пугливы заяц и лиса и как быстро может исчезнуть от любопытного глаза черная змейка, и это будет особенно обидно, потому что название ее никто не знает”.
Я вышел из гардеробной на цыпочках и тихо прикрыл дверь.
ТОПОЛИНЫЙ СНЕГ
Каждый год в июне наступают таинственные дни. В разгар лета идет снег. Это цветут тополя. Кажется, над огромным городом кто-то иронически подшучивает, грустно улыбается, нарушая привычный ритм и логику.
Тополиный снег…
Я люблю тополиный снег, не настоящий снег, а дух снега, его образ.
Он дорог, гораздо дороже настоящего снега, как во много раз дороже нарисованные Ренуаром яблоки.
Снег, снег, снег. Тополиный снег выпадает по утрам, непонятный, нелогичный, белый снег: осторожно – он говорит!
Нам могут возразить: “Черт знает, что вы наговорили: “нелогичный”, “горит””. Да просто цветут тополя, и это пух, правда белый, похожий, но очень надоедливый. Не волнуйтесь, пройдет несколько дней, все встанет на место, лето будет как лето, потом осень, потом зима и настоящий снег. А это?
Это каждый год испытание, проверка, которую нам устраивают луковые тополя, умеем ли мы видеть, умеем ли ценить, ну например яблоки Ренуара.
Я люблю тополиный снег и каждый раз волнуюсь, когда приходит его пора, пора испытаний и страха – не стать взрослым и логичным.
ШЛЯПА
Это случилось летом в одном проезде старой Марьиной рощи. Был душный июльский вечер. Желтый свет из маленьких окошек еле пробивался во двор сквозь заросли бузины.
В одном углу двора стучали костяшками домино, в другом – обсуждали телевизионную передачу… а шляпа лежала на скамейке у тополя, обыкновенная серая фетровая шляпа.
Первой шляпу заметила женщина.
У нас в каждом дворе есть женщина, которая всегда замечает первая.
“Нет, – подумала она, – это неспроста. Надо же! Наверняка подложили ЭТИ. Давно их пора на чистую воду”.
В это время с другого конца двора подошел один из ЭТИХ и уставился на шляпу. Хотел подойти, но, увидев соседку, остановился. А вдруг это специально подстроили ТЕ? Что я, дурак, что ли? Вон она стоит и не берет, возьмешь, а под ней?!
Третий был не очень трезвый. Ну вечер, чуть-чуть даже полагается. Он прямо направился к шляпе, потому что чего же?
– Ах! – ахнули двое первых так, что у третьего в голове сразу прояснилось.
“Ну да, – подумал он, – это же меня проверяют, а я насторожусь”.
И насторожился.
– Что, что, что? – примчался четвертый, очень нервный.
Его быстро успокоили:
– Ты что, не видешь?
“А”, – подумал очень нервный, ничего не увидев и мало что поняв.
В это время не очень трезвый хотел было уйти, но его предупредили как следует:
– Ишь ты, выдумал уйти, а мы отвечай?
Потом подошел пятый человек, который был всегда согласен с большинством. Он сразу понял, что под шляпой!!! Ого-го-го!!!
– Кто знает!
– Раз! А потом докажи!
– Всегда так начинается!
– Дураков теперь нет!
Во двор вошел человек с книжкой из соседнего двора, просто гулял и задумался, никого не спросив, подошел к шляпе и…
Под шляпой ничего не было. Шляпа как шляпа, и человек положил ее на место.
– Вот ты какой! – бросились на него остальные, и не успел он спросить, какой, как ему показали, чтоб не умничал.
Когда все разбежались, он остался, сильно помятый, на скамейке и держал в руках шляпу, которую они разодрали в клочья, чтоб “не вводила”, “не смущала”, не… сами понимаете.
Из нового дома напротив вышел мужчина с портфелем, который оставил шляпу на скамейке, потому что было жарко, увидел ее разорванной и повел человека с книгой в 14-ое отделение милиции.