Тем, чтобы писать, много. Тем, которые каждый день и час стоят перед твоими глазами и словно бы заставляют обратиться к ним. Но есть одна тема, такая область, которая не каждый день и час перед твоими глазами – она напоминает о себе от случая к случаю, но вопиет так, что не коснуться ее невозможно.
Речь о нашей официальной интеллигенции. Я всегда был и остаюсь при убеждении, что в условиях постоянного игнорирования и «задвинутости в угол» нашей подлинной интеллигенции у нас сформировалась большая группа людей, называемых интеллигенцией. В случае необходимости могут предъявить свидетельство об этом, а в нужных случаях даже соответствующие справки, и вот уже около века эти люди под именем интеллигенции живут и кормятся сама, попутно выкармливая также своих детей и друзей, хотя никогда не отличалась подлинно интеллигентным поведением и удовлетворялась титулом «официальная интеллигенция.
НЕ было бы никакой нужды обращаться к ним, если бы в последнее время они, верные советской традиции, не собрались бы в очередной раз на очередное собрание сказать «единодушное да». Речь идет о защите поставленной на референдум Конституции. Как и водится, по старой привычке ее обсудили, раскритиковали, обжаловали, заявили, что дальше так нельзя, что страна катится в пропасть, сказали еще много пламенных слов, после чего… единогласно одобрили два дня подряд критикуемый проект. Прозувучал очередной «одобрямс», и гордые, что их спросили и что без их одобрения вряд бы что-нибудь решилось, интеллигенты дружно потянулись как следует выпить.
Конечно, Конституции можно сказать и «да», и «нет»Каждый здесь решает сам, и никто не имеет права критиковать или осуждать другого за «да» или «нет». Интеллигенция также имеет право определиться в своем «да» и «нет», но интеллигент именно тем и интеллигент, что после совместного определения позиции не нуждается в том, чтобы быть с большинством, и имеет свое собственное суждение обо всем и тем более о Конституции. Он должен быть гражданином, а не кем-то без мнения, кто способен быть только в безликой толпе и формировать свое мнение, подражая большинству или по требованию властей.
Два очень важных обстоятельства. Во-первых, формирование единого мнения – это очень по-советски, а значит, привычно для нашей интеллигенции. И второе: наши интеллигенты по старой своей привычке так и не научились говорить «нет» любой инициативе властей. Бессмысленно было ждать от них гражданской позиции – вновь победила и должна была победить порочная практика единодушного одобрения.
Эти люди за целых семьдесят лет – плюс еще пятнадцать лет, носящих печать этих семидесяти годов, еще не избавившихся от тяжести этих семидесяти годов и не освободившихся от семидесятилетнего бремени – привыкли думать по указке свыше и вот так собираться время от времени, чтобы осудить или одобрить, соглашаясь выполнить любое требование властей, после чего без всяких мук совести расходились по своим делам, не думая даже о том, что их «да» сломало чью-то судьбу или легло в основу смертного приговора…
Вспомним 30-е, 40-го годы прошлого века, когда именно единодушное «да» этого рода интеллигенции, их доносы ложились в основу приговоров сотням и тысячам людей. Вспомним 50-е годы, когда они, опять-таки единодушно, осуждали любую новую мысль, вспомним 60-е и 70-е, когда они были всемогущими господами, издавались и переиздавались многосоттысячными тиражами, когда от них не требовалось ничего – даже таланта! – кроме лишь того, чтобы в нужный момент осудить без раздумий. Неважно кого или что – Пастернака ли, мировой ли империализм, сионизм, Сахарова, диссидентов-прислужников мирового империализма или вчерашнего друга…
Это была не одна только Аша монополия. Так поступали по всей советской стране, только в других местах из этой интеллигенции или пусть даже сбоку вдруг появлялся какой-нибудь Даниэль или Синявский, какой-нибудь Бердник или Руденко, какой-то Галис или Высоцкий, Орлов и Солженицын и еще множество прекрасно знакомых армянскому читателю имен. А из наших – никого, ни одного имени: наша интеллигенция в абсолютном своем большинстве голосовала «за», а если и появлялись среди них один-два действительно могучих таланта с собственным мнением, то под могучим прессом очень близкого к ста процентам большинства съеживались, высыхали, забивались в угол и больше уже не высовывались. И полнее объяснимо, что постоянно голосующие «за» не могли создать свободную и здоровую литературу и вынуждены были смешивать патриотизм с официально дозволенным и поощряемым антитюркизмом, создав полную ненависти к туркам литературу, которой суждено было узким, очень узким национализмом отравить целое поколение, весь патриотизм которого начинался с пересказа трагических событий геноцида и заканчивался утверждением «русские спасли нас». Целая армия, творившая семьдесят лет подряд, так и не смогла написать ничего, рукопись которого конфисковала бы или публикацию которого запретила бы советская власть – чтобы и мы сегодня, пользуясь своей свободой и независимостью, могли ее опубликовать ко всеобщему сведению и в подтверждение того, что наша интеллигенция – действительно интеллигенция. Ни одной строчки! Ибо в каждом поэте и поэтишке, в каждом писателе и писателишке, в каждом начинающем и уже маститом изначально сидел внутренний цензор, этакий литературный инквизитор, одно существование которого делало ненужным всякий чиновничий Главлит, – он бдил, чтобы все было так, как нужно, и наблюдал за все с той точки зрения, с которой нужно. Быть состоявшимся и авторитетом в какой-нибудь области означало правильно воспринимать требования дня и быть обеими руками «за».
Ничего не изменилось и сегодня. Они и сегодня при случае с благоговением вспомнят с экранов телевизоров о тех блаженных временах, с многотысячными тиражами, печатание и реализация которых их никак не касались: книжные магазины распродадут, а библиотеки раскупят, они же только огребут щедрые гонорары. Все шло по утвержденному сверху плану, а за это с них, по сути, ничего и не требовалось, ну, разве что какое-нибудь пустяковое голосование, отнимающее от силы час или пусть даже два. Коротенькое собрание – и нет Чаренца, одно нужное «да» – и Бакунца как не бывало, Пастернак – приспешник сионизма, а Солженицын – предатель…
Те же привычное мышление и обыкновения. Та же интеллигенция. Те же ждущие указания взгляды, те же голосующие «за» руки и… в том же здании.
Эти пятнадцать лет изменили многих. Уже совсем другими стали наши журналисты, экономисты, даже продавцы. Нет таксопарков, ЖЭКи умирают, преподаватели марксизма-ленинизма давно уже преподают закон Божий и даже коммунисты стали националистами. И только несколько сот человек с членскими билетом интеллигента упорно пытаются протащить в нашу действительность отвергнутые и осужденные советские нравы.