Недавно в Карабахе я спросил одного деятеля областного масштаба,
являющегося также членом Национального Собрания НКР, как решится
проблема Карабаха. «А все уже решено, – с достоинством ответил народный
избранник. – Даже турок знает, что все закончено».
Он, конечно, имел в виду войну и ее выгодные для нас результаты, я же
спрашивал вовсе не о войне и ее выгодных для нас военно-политических
результатах. просто хотел знать, наступит ли когда-нибудь в этих краях
безопасный мир и реальное развитие, или же части нашего народа и дальше
придется жить по казарменно-полигонному расписанию.
Любой разговор о мире натыкается на грубый камень преткновения под
названием «невозможность компромисса». «Не боись», – говорит мне о мире
человек, семья которого понесла множество потерь. «Мы ведь здесь»,
говорит он и рассказывает маленький эпизод войны, когда в течение
десяти-пятнадцати минут с обеих сторон погибло восемь человек и был
ранены трое.
И ничего, что этот человек лишен самых элементарных условий для жизни и
быта. Ничего, что на мизерное пособие и милостью природы содержит себя
и трех детей погибшего сына. Главное – героизм, понимание смерти
осознанной .
На всех уровнях карабахского общества часто звучит одна мысль. Говорят:
мы уже сделали уступку – согласились на перемирие. То есть, лишив себя
удовольствия «и вечный бой», согласились на мир. Так о каких это
территориях сейчас речь?
И вообще, мир, который должен был стать насущной необходимостью для
карабахца, словно бы стал всего лишь термином из политического
лексикона, и те, кто его употребляет, подозреваются трусости, безволии
и – почему бы и нет? – в предательстве. Если хочешь мира, то, значит,
хочешь сдать часть завоеванных кровью земель.
Когда бываешь в Карабахе, тебя не покидает ощущение, что люди чего-то
ждут – и неважно, хорошего или плохого. Ждут, как ждет молодой парень:
что вот найдет хорошую работу, дела пойдут на поправку, он купит дом,
машину, и только потом женится. Но когда дела налаживаются, когда у
него есть уже дом и машина, выясняется вдруг, что жениться ему не
хочется. Это в одном случае. Но чаще случается другой вариант: ни
приличной работы, ни успеха в делах, и уже в более чем зрелом возрасте
родители женят его, чтобы был кто-то рядом – скрасить тоску и душевную
подавленность…
Когда бываешь в Карабахе, тебя не покидает ощущение, будто люди ждут
определенного статуса. Как термин из все того же политического
лексикона, статус, кстати, обладает здесь большей ценностью, чем мир. И
это, наверное, естественно, ибо люди, говоря «мир», могут представить
себе что-то давно испытанное, существующее до 88-го года – скажем,
НКАО. А «статус» – это что-то совершенно новое и незнакомое, довольно
сильно отличающееся от нынешнего положения Карабаха.
Когда спрашиваешь самых простых и обычных людей, жителей городов и сел,
каким должно быть решение, ответ никогда не бывает однозначным: «Или
присоединяемся к Армении, или остаемся независимыми». Это тоже из
политических пакетов – варианты, разыгрываемые на переговорах крупного
или малого калибра.
Когда начинаешь настаивать: «Так какой же из них?» – селяне больше
склоняются к первому, а жители городов – ко второму. Простые люди хотят
присоединения к Армении, тогда как для чиновников всевозможных рангов
независимость Карабаха это нечто вроде самолюбия или эгоизма. Тут тоже
все просто и понятно: между статусом начальника управления в
каком-нибудь из министерств Нагорно-Карабахской Республики и статусом
руководителя отдела в каком-нибудь из областных управлений Армении –
дистанция огромного размера.
Может быть, именно это высокое сознание статуса заставляет
правительство Карабаха строить в центре Степанакерта новое здание
Национального Собрания – вместо того, чтобы направить свои скудные
средства на программы человеческого развития. Некогда, кажется, еще во
времена своего премьерства, Роберт Кочарян, отвечая на вопрос о
строительстве роскошных особняков в Степанакерте, сказал, что это
внушает народу надежду. Что должно означать следующее: если командиры и
разного рода чиновники наживают себе добро, то, это значит, дорогой
народ, что жить здесь можно. Теперь можно сказать, что и здание
Национального Собрания внушает надежду. Да, внушает, но только надежду
на статус, а не на жизнь.
Кто-то из бизнесменов посетовал, что в условиях повальной безработицы
не может найти работников. «Ничего удивительного тут нет, – предупредил
он мой очередной вопрос, – все здесь получают помощь из Армении, России
или других мест и иной работы, кроме как в государственном аппарате, не
хотят». То есть, даже работа здесь не образ жизни, не способ
прокормиться, а все тот же статус.
Когда я с этими впечатлениями вернулся из Карабаха, все газеты
следующим утром трубили о переполохе в связи с событиями в Джавахке.
Босс Джавахка требовал автономии по тем-то, тем-то и тем-то причинам –
точь-в-точь по тем, какие перечислялись в 1988 году. «Победа или
смерть», – подумал я и, прикрыв глаза, представил на миг, как по
ухабистым дорогам разоренных джавахкских сел и обезлюдевшим,
заброшенным землям Джавахка несутся великолепные джипы этого босса и
его ближайшего окружения…